Шутник

После окончания университета, в сентябре 1982 года, меня распределили на «почтовый ящик». Кто не знает, так шифровали от супостата НИИ и заводы, так или иначе связанные с оборонкой...

С сотрудником нашего отдела Николаем Александровичем Александровым (ударение на «О») я познакомился через пару месяцев на очередной стройке или овощной базе. В статусе «молодого специалиста» я прошёл их без счёта. За те немногие дни, которые я проводил в НИИ за своим рабочим столом, я успел выделить Николая Александровича из числа других сослуживцев.

Отличал его постоянный позитив и какое-то гипертрофированное чувство юмора. Для редколлегии стенгазеты он мог, проходя мимо, из жалости накидать столько идей и шуток, что потом половина института совершала паломничество в наш отдел, чтобы поржать в голос. Женщины постоянно тащили ему в починку домашние бытовые приборы, сумочки с оторвавшимися ручками и сломанными молниями. Сказать, что они его обожали, это не сказать ничего. Он отвечал им тем же. Но была у него и другая «всепоглощающая страсть» — спирт, как таковой, и любые спиртосодержащие жидкости в частности. Эта привязанность смотрелась несколько странно, потому что, по его собственному выражению, был он инвалидом «пятой группы», так как в графе национальность писал «Да». Как у Довлатова: «Все думали — еврей, а оказался пьющим человеком». При этом свалить его не могла даже смертельная доза, в глазах окружающих он выглядел просто под «легким градусом».

Все мы, время от времени, становились героями его розыгрышей, которые потом, в виде фольклора, гуляли по институтским коридорам и курилкам. Но однажды Александров сам стал героем и, одновременно, жертвой собственной шутки.

Как-то, уж совсем не в солнечный день, он явился на работу в тёмных очках, которые скорее подчёркивали, нежели скрывали внушительных размеров синяк под левым глазом. Ближе к обеду стала известна и, собственно, история.

В предшествующую ночь Николаю Александровичу совершенно не спалось. Жена уже похрапывала справа от него (то, что она была справа и женщиной была крупной и физически крепкой, сыграло потом роковую роль). Две взрослые дочери уже были замужем и жили отдельно. Поговорить было решительно не с кем. Лежать, глядя в тёмный потолок, было скучно. Легко тронув жену за плечо, он спросил:

— Люся, не спишь?

Люся только дернула плечом, что означало — отстань. Тогда голосом, полным трагизма и раскаяния одновременно, он произнёс:

— Я не могу с этим жить, не могу так долго тебя обманывать. Я должен был это сказать тебе давно, но боялся…

Похрапывание справа прекратилось, из чего Николай Александрович сделал правильный вывод, что у него появился внимательный слушатель. Ещё раз горестно вздохнув, он выдал:

— Наша вторая дочь не от тебя…

С криком: «Кобель! Когда ты уже нагуляешься?!» — Люся, развернулась как пружина и врезала мужу наотмашь с правой.

Через пару минут, уже на кухне, пытаясь остановить идущую из разбитого носа кровь, Александров услышал, как бурные и безутешные рыдания, доносившиеся из спальни, внезапно прекратились. Потом вышла Люся, достала из холодильника замороженную курицу и вручила её мужу, со словами:

— На, приложи, чтобы синяка не было…

По его собственному свидетельству, Николай Александрович после этого происшествия заснул, как ребёнок. А вот Люся ворочалась до утра…